Касабланка

Декабрь 1941 года. В североафриканский город Касабланка со всей Европы стекаются беженцы, коллаборационисты, подпольщики и даже немецкие нацисты. Одни мечтают вытянуть «счастливый билет», и, получив разрешение на вылет в Лиссабон, уже оттуда отправиться в Новый Свет. Другие хорошо на этом наживаются. Ну а самые главные подонки решают, кому улететь, а кому и в концлагерь вернуться. Как раз бежав из последнего, в Касабланку приехал знатный всеевропейский подпольщик Виктор Лазо с интересной спутницей Ильзой. Подпольщика пытаются задержать немецкие нацисты, а вот сам Лазо ищет чертовски важные транзитные письма генерала де Голля, которые оказались в руках у «политически нейтрального» владельца местного кабака Рика Блэйна. На чью сторону станет Рик – подпольщиков или нацистов/вишистов, сразу вроде как и не поймешь. А вот то, что у Рика со спутницей Лазо очаровательной Ильзой раньше уже «что-то было», - это очевидно.

А вот мы и добрались до «той самой» «Касабланки». Удивительный фильм. И больше всего удивительного в нем – это эволюция восприятия картины. В конце 1942 года, когда работа Кёртица только появилась в кинотеатрах, ее встретили достаточно холодно. Такая себе скромнобюджетная постановка в не совсем понятном жанре – то ли нуар, то ли драма, то ли антивоенщина… в общем, всего по чуть-чуть в стиле общемирового тренда лент того времени. Что-то подобное было уже в «Алжире» Кромуэлла, «Письме» Уайлера и даже в «Мальтийском соколе» Хьюстона. И «Касабланка» в этом списке казалась «одной из похожих киношек», которую даже толком не заметили (потом говорили – «не успели заметить») и, соответственно, не включили в конкурсную программу «Оскара» 1943 года. А уже в следующем году «Касабланка» становится лучшим фильмом года. И дальше пошло только по накатанной – в Штатах фильм не просто стал культовым, именно «Касабланку» больше всего показывали по ТВ за всю историю телевидения…

«Касабланка» обладает очень тонкой харизмой, которая и позволила картине не устаревать все это время. Главная изюминка фильма – это броские диалоги, давно уже растасканные на цитаты. И самое поразительное, фразы в фильме или… банальны, или без привязки к фильму вообще были бы не понятны!
- Сыграй это снова, Сэм!
или
- Это бокал за тебя, малыш.

Но именно в «Касабланке» обычная игра слов приобретает особую магию восприятия. В чем причина? Да в том-то и дело, что хрен поймешь. Да, Богги играет как Бог. Его брутальный Рикки, кидающий с сигаретой во рту, что-то вроде «Париж останется Парижем», чарует. Понимаешь, что парняга несет страшнючие клише своего времени… но это все равно чарует. Или молоденькая Ингрид Бергман. Далеко не красавица. И любовный треугольник, в котором баба запуталась – оба хороши, только один подпольный светила, а другой Богги – тоже не архиоригинален в кинематографе. А ведь финальная сцена прощания, развязка которой читается с полуоборота, таки вызывает слезу…

Вот эта необъяснимая иррациональность и манит. Это именно тот случай, когда «обычная обычность» вдруг поразила. Приблизительно также люди влюбляются друг в друга, не являясь красавцами, или привязываются к собаке без породистой родословности. В 100 фильмах из 100 фраза «Луи, мне кажется, что это начало настоящей дружбы» осталась бы скучной банальщиной. Но в «Касабланке» иное восприятие реальности. И вот за это Кёртицу, Бергман, Богарту, Рейнсу, сценаристам братьям Эпштейн и еще нескольким десяткам давно умерших людей, огромное спасибо.